— Клюв? — деланно задумалась Алуэтта. — Что клюв, как вы полагаете, подруги?

— Сомневаюсь в его остроте, — пожала плечами Корделия.

— Ну уж не настолько тупой, как та, кто его носит, — скривилась Алуэтта.

— Зато намного тупее моего меча, — вмешалась Ртуть. — Очень жаль, дорогое чудовище, — посочувствовала она, — но это не бронза.

Коу недоверчиво покосилась на Холодное Железо.

Затем ее клюв немедленно превратился в пасть. Теперь это была не совиная голова, а, скорее, собачья морда.

Хищно ощерив клыки, она спросила:

— Хотите пить, мадемуазели? — И перед их потрясенными взорами она отрастила себе вымя.

Корделия повернулась к товаркам, брезгливо сморщив нос:

— Слушайте, вы когда-нибудь видели лошадь с выменем?

— Отвратительное зрелище, — поддакнула Алуэтта.

— Настолько же отвратительное, как и смехотворное, — кивнула Ртуть.

— Если это вообще можно назвать лошадью, — издевательски-сочувственно произнесла Алуэтта. — Такое создание даже на конюшню не впустят.

— Да и на мясобойне ей не место, — поддержала Корделия. — Разве что заспиртовать и выставить для позора в каком-нибудь музее естественной истории.

— Вот-вот. Под табличкой: «Сокровища нашего края».

— Никогда еще не видела такого странного скопления огрызков!

— А огрызков человеческого тела ты не видела? — огрызнулась Коу. — Так я могу показать. Может, что-нибудь из мужских «огрызков»?

— Спасибо, не надо. — Корделия улыбнулась, действительно смущенная. — У нас дома своих мужей хватает, на всю жизнь налюбуешься.

Коу нахмурилась в явном замешательстве.

— Вас что, не учили, что невежливо отказываться от подарков? Эй, а ну-ка попробовали моего молока!

— Полагаю, в ведро она не уместится, — шепнула Корделия Ртути.

— Увы! — сказала Алуэтта, обращаясь к Коу. — Ценим твою заботу, но, к несчастью, у нас нет даже ведра.

— Эх, раззявы! — обрадовалась Коу. — Даже ведра в дорогу не прихватили. Ну уж ладно, помогу вам. Знать, рок вас привел на эту дорогу.

Мужественно сдерживая улыбку, Корделия спросила:

— Уж не ты ли это — Рок? Вот не подозревала.

— Подозревала — не подозревала — только болтать попусту. Тащите коры и сделайте себе ведро, чтобы попробовать моего молока. Убедитесь, что оно ничуть не хуже… — и она кивнула в сторону пастбища.

— Но у коровы молоко оттого, что она отелилась, — заметила Корделия. — А ты разве телилась? У тебя есть соски?

— Что еще за соски? — нахмурилась Коу.

— Ну как же — то, что сосут в детстве, — объяснила Алуэтта.

Коу заметно погрустнела:

— Это все равно что говорить: «птица с ластами и клювом — утка, а утка — это птица с клювом и ластами».

— По-моему, она зубы нам заговаривает, — сказала Корделия, — которых у нее уже нет.

— А кто говорил, что перед нами глупое создание? — заметила Алуэтта, — ну, разве что, несколько туповатое. Никак не может понять, что задерживает нас.

— Она просто пытается выяснить, откуда берутся дети, — пояснила Ртуть. — Может она их просто высиживает?

— Ну так пусть посидит на яйцах, может быть у нее родится какая-то идея получше всего этого бреда, который она несет перед нами, — подала голос Корделия. — Может высидит даже выводок идей.

— Будьте уверены, что когда вы столкнетесь с моим выводком, то не обрадуетесь, — пообещала Коу.

— Так ты многодетная мать? — невинно поинтересовалась Корделия. — Я думала, ты в единственном числе.

— Это что же, как Феникс? — ухмыльнулась Коу самодовольно и зловеще. — А не хочешь посмотреть, как я изрыгаю пламя?

— Феникс не изрыгает пламя, а сгорает в нем, чтобы снова возродиться, — уточнила она.

— И я могу!

Алуэтта скептически посмотрела на чудовище:

— А что? Пусть попробует — может, у нее и получится.

— Это у меня — и не получится? — взметнулась Коу. — Да вы еще не знаете моих способностей. Я могу перевоплощаться во что угодно.

— Так-то оно так, — покачала головой молодая ведьма. — Но это же пламя — а не живое существо. И всякое пламя должно по-настоящему вспыхнуть, зажечься и потом сгореть без остатка. Такова его природа.

— Все, что может природа, могу и я!

— Неужели? — Алуэтта попятилась, уводя лошадь. — Было бы страшно интересно посмотреть!

— Ах, страшно, — сказала Коу, услышав заветное слово. — Ну так тебе сейчас будет страшно!

— Отступим, леди, — многозначительно кашлянула Ртуть, стараясь в то же время изобразить испуг.

Они увели лошадей на несколько шагов от Коу, когда та зашлась истерическим гоготом, похожим на ржание горячего молодого скакуна, вспыхнула фонтаном пламени, опалившим землю, оставив на ней черное пятно футов тридцати в окружности. Вот и все. Кучка пепла, бывшего когда-то протоплазмой.

Корделия испустила громкий вздох облегчения.

— Здорово придумано, Алуэтта! Змея укусила собственный хвост!

Алуэтта зарделась, польщенная и в то же время смущенная: не к ней ли относились последние слова?

Корделия обратилась к Ртути:

— Наверное, она хотела прихватить в пламя и нас с собой? Как вы думаете, леди?

— Думаю, ты сама ответила на свой вопрос. Но ее сгубило хвастовство, как часто происходит в жизни с теми, кто имеет выдающиеся способности. Была бы поскромнее…

— И мы были бы этой кучкой золы, — закончила Алуэтта. — Впрочем, спасибо тебе, женщина-воин.

— И тебе, о многомудрая дама, — с улыбкой откликнулась Ртуть. — Получается, я играю роль Ахилла в твоей Одиссее? Так, что ли?

Алуэтта ответила такой же признательной улыбкой.

— Получается, мы втроем отбились от этого Троянского коня.

— Кто осмелился называть меня Троянским? — загоготал в отдалении — и в то же время где-то рядом — знакомый голос.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Этот голос показался до боли знакомым: он походил на ржание Коу. По тропе словно прошел сквозняк — как будто стелясь по земле пролетел легкий ветерок, зашевеливший остатками золы на месте недавнего пожара.

— Осторожно, леди! — Корделия проскакала вперед, оглядываясь по сторонам. — Надо убедиться, что с ней покончено. Лично у меня нет такой уверенности.

Кучка пепла разделилась на несколько холмиков, которые стали расползаться по сторонам, как будто раздуваемые розой ветров на четыре стороны.

— Еще как постерегись! — донесся все тот же голос. — Как мне возродиться точно Феникс из пепла, если вы меня развеете по ветру?

— Но ты, похоже, скорее расходишься, чем собираешься, — заметила Алуэтта.

— Пусть себе разлетается, — шикнула на нее Ртуть. — Лучше десяток маленьких, чем такое страшилище.

Девушка-воин присела на корточки и разгребла одну из кучек, взвешивая пепел в руке.

— Чем меньше, тем лучше.

— Не трогай меня! — взревело невидимое чудовище. — Еще не время!

Алуэтта нерешительно произнесла:

— Да-а, слишком уж ты…

— Какая? Ну, какая?

— Изменчивая… опытная. Так просто тебя не проймешь.

— Ага-га! Ого-го! Вот-вот! Теперь вы поняли — меня вам не избежать! Сейчас будет повторение — рефрен или рифма!

— Боюсь, что рифма эта будет хуже, чем стих, — заметила Алуэтта своим компаньонкам.

— Пусть она тогда примет форму менестреля, — предложила Ртуть.

— Полагаю, мне предстоит вернуться в более низшие формы! — предупредил все тот же голос, схожий с ржанием жеребца.

— Наверное, тем и кончится, если тебе не уняться, — воскликнула Корделия, — но хотя бы пощади наши уши! Можно не орать этаким манером?

— Ну, это еще ничего. Вот увидите, чем я теперь обернусь перед вами! Вы от меня так просто не отделаетесь!

— Мы и не собираемся, — решила Ртуть, — но позволим тебе не развеяться пеплом по ветру, если ты пообещаешь себя вести хорошо.

— Что значит «хорошо»?

— Не обижать окрестный люд и принять какую-нибудь более приемлемую форму. Мирную, то есть.

Алуэтта кивнула, совершенна согласная с таким требованием. То же сделала и Корделия, хмуро взиравшая на испепеленного врага.